Тихо и скучно, рпишу вам реальную историю происшедшую с моим другом
Сантехник
Пролог
Смуглый, щупленький, маленький солдатик. Сильно перехваченная в талии большого размера гимнастерка, болтающиеся в трубах голенищ огромных сапог худые ноги. Нескладно поднятая к пилотке и развернутая в генсековском приветствии, ладонью вперед, рука. Невнятный русский:
- "Товарища сэржанта..."
Рядовой первого года службы Худайбердыев. С самого начала службы ему катастрофически не везет. Не везет ему, но это невезение переходит и на меня в виде просто неприятных слов и взысканий от вышестоящего начальства. Поэтому я смотрю на Худайбердыева со смесью чувств, состоящей из сожаления, сострадания и лютой ненависти.
Знакомство
Одним словом, неприметный он, этот самый рядовой Худайбердыев. На первой зарядке я даже не обратил на него внимания. Ничем он не выделялся, стоя на левом фланге. Бодро отбежав за взводом три километра, подталкивая отстающих кулаком в затылок, прогнал охающих мужиков через спортгородок и построил их перед цепью турников.
- Бойцы! - сказал я, подходя к перекладине, мощно и рельефно играя грудными мышцами и бицепсами.
Сзади меня тронули за плечо:
- Товарища сэржанта...
Весь еще устремленный вверх и внутренне уже работая на перекладине, повернулся на голос. Лицо рядового Худайбердыева было полно вселенской скорби. Подобное скорбное выражение можно видеть только у бродячих собак и, теперь уже, у Худайбердыева. Перед собой он держал растопыренную правую руку наперевес. Еще не понимая, в чём дело, я продолжал свою песню, вылившуюся в командирский рык:
- Иииииии... делайййй... раааааз..., - увидел большой палец рядового, болтающийся на тонкой жилочке...
- Делай два..., - я выдохнул, вернее, произнес хриплым полушепотом.
На счёт три меня не хватило. В этот момент с обрубка пальца на снег упала черная крупная капля...
Из состояния шока меня вывел полузадушенный, умоляющий шепот бойцов, зависших в позиции "два" под перекладинами. Перед моими глазами промелькнули мечты о быстром уходе на дембель, лето, мама с папой, мягкие и нежные губы некоей абстрактной девушки. Ухнуло и заныло сердце.
- Идиот, - зашептал я ему горячо, - Как? Как ты это сделал?!
Худайбердыев молча показал на стоящую с краю спортгородка штангу в ограничителях. Залопотал, срываясь на свой язык.
- Он поскользнулся, - проговорил левофланговый, - Мы его подначили. Ну, сказали, что, мол, дохлый ты. Он и полез.
- Бегом! - скомандовал я, - В санчасть. Ты, - указал я на бойца, - Сопроводишь, и что бы не одна пушинка. Придерживайте его на гололеде, убьется к черту!
В голове у меня шумело, сосало под ложечкой, когда вел взвод в казарму. Молча выстоял под шквалом упреков командира взвода, потом командира роты. Командир батальона вкатил три дня ареста "за недоведение до сведения личного состава правил техники безопасности при занятиях в спортивном городке".
Весь день настроение у меня было задумчивым.
Канава.
- Татарин! Возьми трех бойцов. Около кочегарки нужно выкопать траншею. Вот размеры. Потом придут бойцы, вварят трубу, закопаете и бегом домой. Ребят возьми из тех, кто похилее, пусть работают!
Козырнул в ответ и побежал. Отобрал людей, и, саркастически хмыкнув, добавил к выбранным двоим Худайбердыева.
Траншея получилась большой и глубокой. Стало жарко. Разделись по пояс, аккуратно уложив гимнастерки, ремни и пилотки на край ямы. Передо мной, еле шевеля худыми лопатками, ковырял глинистую землю ломом Худайбердыев. Я беззлобно шлёпнул его ладонью по спине:
- Ты острием бей в землю, боец, что ты ее ковыряешь...
Мгновенно развернувшись, он с размаху всадил острие лома мне в ногу.
- Еееееееееееееееее... Ты что, паскуда делаешь?!! - взревел я от боли и, перехватив черенок лопаты, замахнулся.
Сквозь боль и туман от слез в глазах я увидел несуразнее, вжавшееся в глинистую стенку тело и преданные, полные скорби и слез большие карие глаза:
- Товарища сэржанта...
Мне стало не по себе от выражения этих глаз.
- Что, идиот? - прошипел я, приседая на дно траншеи, приноравливаясь стянуть сапог.
- Ваш приказаний выполнил!
- Господи! - затосковал я душой, - Придурок, тащи сапог, посмотрю, что от ноги осталось...
Он прислонил тяжелый лом к стенке присел на корточки...
- Ты что! - взревел я вновь, - Куда за носок тянешь? Хватай за каблук и тяни.
Он дернул. От боли свой крик я слышал как сквозь вату. Последнее, что я увидел, был падающий на меня лом.
- Товарища сэржанта спит..., - услышал я, когда ноющая боль в ступне вернула мне сознание и ощущения.
Попробовав сесть, я сразу же пожалел об этом.
- Мммммммм..., - схватившись за шишку на лбу, попытался преодолеть туман и взрыв боли в голове.
Сержант роты обслуги с интересом посмотрел на меня.
- Что это с тобой? - участливо-гадко поинтересовался он.
- Производственная травма, - сердито пробурчал я. - Давай, Миша, вваривай трубу, мне в санчасть надо. Этот сын нерусского народа ногу мне разбил.
Мы оба посмотрели на опухшую, синюю ступню.
- Чем это он тебя? - всё так же участливо спросил меня Мишка.
- Ломом! - просипел я, прикладывая медную бляху к шишке, наощупь занимавшую половину лба.
- Ты его удави, а то он тебя до смерти убьет когда-нибудь, - вдруг предложил Мишка, вспомнив историю со спортгородком. - И закопай тут, а потом в розыск подадим, скажем, что сбежал, дезертировал.
- Товарища сэржанта..., - глаза Худайбердыева наполнились слезами.
Мне опять стало стыдно, и кровь прилила к голове.
- Вари ты трубу эту хренову! Не могу я больше, Миша, мне в санчасть надо.
Через час, бодро работая худыми руками и мелькая выступающими лопатками, троица стала забрасывать траншею. Я сидел в теньке и, потягивая холодный чай из чайника, пришел к мнению, что, в принципе, все не так уж плохо. Полежу пару недель в санчасти, отосплюсь, щеки наем... От приятного оторвал голос:
- Товарища сэржанта, я закопать.
Уже более весело я добродушно рыкнул:
- Все, бойцы, одеваться и в казарму.
- Товарища сэржанта, мы мой рубашка закопали...
Я взорвался:
- Как закопали? Ты знаешь, что со мной старшина за нее сделает? Ты знаешь, что он меня за нее через задний проход, моим же сапогом надует?
Ответом были опять глаза, карие, мягкие, молящие, преданные и влюбленные.
Я обреченно махнул рукой:
- Раскапывайте! - И осторожно сел обратно.
Неподалёку слышалась песня бойцов, идущих на ужин.
Окно
Через три недели, осторожно припадая на все еще побаливающую ногу, поднялся я на третий этаж казармы. Улыбающийся дневальный:
- Здравствуйте, товарищ сержант!
Зло ему в ответ:
- Пуговицу застегни, солдат! Кто в наряде?
- Дежурный - старший сержант Романов, я и Худайбердыев.
Я пошатнулся. Дневальный подхватил под руку:
- Что с вами, товарищ сержант?
- Ничего, - приклеил я на лицо улыбку, - Уже ничего.
Оторвав его руку от локтя, пошкандыбал к кубрику своего взвода. Сел на кровать, протянул руку к дверце тумбочки, чтобы достать оттуда последние письма и замер.
Положив голову на подоконник, неудобно лежа на согнутых руках, водя во сне худыми плечами, причмокивая и сопя, слюнявя во сне красную повязку с надписью "Дневальный", спал Худайбердыев!
Худайбердыев! - заорал я.
Спит. Он спит. Он не просыпается. Он... В глазах потемнело и, нащупав табуретку, я кинул ее в эту ненавистную голову с оттопыренным ушами. В остановившемся времени я видел траекторию ее полета. Мелькнуло с тоской:
- А ведь на спутник похожа в полете, но не попадет!
Не попала. Я, конечно, промахнулся.
От звонкого грохота разбитого стекла Худайбердыев вскочил и, стоя в потоке стеклянных осколков, ошарашено стал застегивать воротничок.
Я упал на кровать и, зажмурясь, лежал до крика обалдевшего дневального:
- Рота! Смирно!
На пороге казармы стоял командир части, держа в руках злополучную табуретку. Выслушал стандартный доклад от дежурного по роте:
- За время вашего отсутствия происшествий не случилось. Рота находится на обеде!
В ответ услышал рев:
- Происшествий нет? Кто кинул табуретку и разбил окно?
Я глубоко выдохнул, сделал шаг вперед и тихо сказал:
- Я!
Полковник осекся и тихо спросил:
- Сержант, а зачем вы это сделали? - акцентируя вопрос на словах "вы" и "сделали".
В ответ я невнятно промычал:
- Муху увидел.
Скосив голову на бок, он сказал все так же тихо:
- Десять суток ареста, - и взревел, - Немедленно.
Все десять суток на губе я смеялся. Мне таскали жареную картошку и горячий чай. Ко мне приходили поболтать. Но при слове "Худайбердыев" - я начинал тосковать, впадал в прострацию, потом громко и страшно смеялся, глядя невидящими глазами в покрашенный ядовито-зеленой масляной краской потолок. Пришел начальник медицинской службы и осмотрел.
Его слова :
- Здоров, только с нервами что-то, - я встретил новым приступом гомерического хохота. Правда, к последнему дню утих, и лицо снова приняло спокойное и волевое выражение, без проблесков сумасшествия последних дней.
Стрельбы
Зачет. Ночные стрельбы у сержантов. Я вздрагиваю и начинаю дергать щекой, когда мне на подсветку назначают Худайбердыева.
Заметив мою дергающуюся щеку и судорожно прижатый к груди автомат, командир роты примирительно говорит:
- Ладно, ладно, меня будет подсвечивать. Ты Ерофеева возьми.
Бегу в темноте. Из-за спины раздается шипение и ракета, описав дугу, освещает мой сектор, выхватывая полигонные кочки, бугорки с кустами и четко проявившиеся из темноты поясные и грудные фанерные цели.
Увлекаюсь процессом, пускаю по ним трассера и не сразу замечаю, что огонь веду один. За моей спиной все бегут куда-то к краю поляны, где прыгает, размахивая руками, человеческая фигура в ореоле ярко горящей за спиной ракеты. Фигуру сбивают, накрывают шинелями, из-под которых доносится дикий, страшный вой обожженного человека. Бегу со всех ног, чувствуя сердцем недоброе. Меня догоняет командир взвода и, зло поводя ноздрями, бросает мне:
- Худайбердыев ракетой комроты в спину засадил. Сейчас огребем с тобой.
Стоим как два нашкодивших мальчишки перед комбатом. Ругательные слова он заколачивает в наши головы как гвозди. Происходящее меня мало интересует. Я отрешен и спокоен, но комвзвода это вновинку, и он все время порывается вставить слово. Комбат не слушает его и завершает великолепнейшую тираду двумя строгачами и лишением меня звания старшего сержанта за плохое обучение личного состава.
Граната
- Почему рядовой Худайбердыев не имеет отметки о принятом зачете по обкатке гранатами? - спрашивает нас комбат.
Комроты еще лежит в госпитале и подобный вопрос задать мне и комвзвода может только комбат. Мы одновременно вздрагиваем, я начинаю массировать подергивающуюся щеку, а старлей делает умоляющее лицо. Его глаза приобретают знакомое мне выражение глаз рядового Худайбердыева.
- Товааааааааарищ майор, - канючит командир взвода, - Разрешите...
- Товарищ старший лейтенант! - я с интересом смотрю на раздувшиеся крылья майорского носа, и мне кажется, что я вижу в ноздрях ревущее голубоватое пламя как на горелке автогена, - Не пререкаться! Человек должен уйти в войска полностью обученным. Выполнять. Два дня срока вам даю.
Замираем по стойке смирно, разворачиваемся синхронно и выходим. За порогом кабинета доходит смысл сказанного комбатом, и меня начинает трясти крупная дрожь. Лицевые мышцы расслабляются, и на лицо наползает проклятое умоляющее выражение.
- Товарищ старший лейтенант, - с этим идиотским выражением и трясущимися губами, - Как же нам его... Кому ж на себя брать такое?
- Тебе, Татарин, тебе и только тебе... Сегодня давай учебными, завтра дадим ему РГД-5 кинуть и все. Ничего, - успокаивающе хлопает он меня, гладит по плечу и быстро, как бы стыдясь своего бессилия что - либо изменить, уходит.
В мою душу закрадывается холодная злость, и я даже начинаю насвистывать "Прощание славянки" для дальнейшего возбуждения ярости. Иду в роту, беру запалы, учебную болванку, помощника, Худайбердыева, и мы направляемся в тир.
К моему удивлению Худайбердыев все понимает и кидает гранаты лихо и, в общем-то, на приличную дистанцию. Прогоняю его через все упражнения, и с веселым настроением мы возвращаемся в казарму.
- Как Худайбердыев? - спрашивает меня старлей.
- Представляешь, ничего не случилось! Он даже никому по голове не попал!
- Ну вот, видишь, - расцветает старлей, - А ты нюни распустил. Ну, ладушки, завтра один раз кинуть и всё!
Кинули. Из поясного окопа. Худайбердыев взял кругленькое тельце в правую руку и потянул кольцо. А усики разжать забыл. Тогда, держа в левой кольцо, он правой их разогнул, и тяжелая граната соскользнула с кольца. Раздался щелчок предохранителя, и эргэдэшка упала к нам под ноги в окоп. Худайбердыев завизжал.
Это был не ординарный, раздирающий душу и голову визг. От визга у меня сразу помутилось в голове и заложило уши. На грани сознания я успел выпрыгнуть из окопа, одной рукой выдернуть визжащего Худайбердыева и упасть на него сверху. Из окопа плеснуло жаром, землей и осколками. Отбарабанили по каске и спине камушки и песок. Оглохший я встал и начал отряхиваться, глуповато улыбаясь дрожащими белыми губами. Поднял и стал отряхивать Худайбердыева, стараясь не смотреть в его виноватые глаза.
Подбежали офицеры. Заорали на нас оглохших и перепуганных. Я обреченно махнул рукой и пошел на трясущихся ногах к фельдшеру:
- Слушай, Димка, что-то сердце у меня сдавать стало. Плесни мне чего-нибудь?
Он молча протянул кружку со спиртом и всё же не удержался от вопроса:
- Худайбердыев?
Я, пережидая накатившую спиртовую судорогу, зажмурившись и впившись носом в рукав, кивнул. Он, сочувственно вздохнув, налил еще.
Кухня.
- Знааааааачит так, товарищи бойцы! Вступаем в суточный наряд по кухне согласно распределенным рабочим местам. Хочу напомнить, что подчиняетесь и принимаете приказания лично от меня. Всем понятно? Разрешаю отдыхать.
Суточный наряд по кухне. Для сержанта милое время. Весь день контроль, бачки, мойки, пышущая паром и жаром кухня. А вечером, пока бойцы домывают залы и посуду, банька в местной кочегарке, вареная картошка с жареной рыбой и чай с свежеиспеченным хлебом и вкуснющим сливочным маслом. Вот и все, конец наряда.
Взвод выходит строиться под летнее звездное небо. Усталые бойцы, негромко переговариваясь, докуривают.
- Взвооод, рассчитайсь!
- Первый, второй... двадцать восьмой...
Стоп. Двадцать девятого нет! Сердце замирает на вздохе, бухает с перебоями, мысли испуганно роятся в голове:
- Худайбердыев... Где он? Что случилось?!
Рассыпались по столовой. Нет. Вокруг здания тоже нет.
- Сбежал, дезертировал!
Стали опрашивать поваров. Видели с вольнонаемной, просила помыть помещение с ваннами для чистки картофеля. Бегу к овощному цеху. С ходу ногой в дверь и врываюсь в облако хлора. Сразу начинает резать горло и глаза. Сквозь хлорный туман, задыхаясь и кашляя, вижу силуэт упавшего в ванную человека и, ухватив его за поясной ремень, тащу в коридор.
В коридоре принимаемся откачивать. Постепенно Худайбердыев приходит в себя, открывает глаза:
- Товарища сэржанта...
Я отворачиваюсь, смахивая злые слезы.
Худайбердыева расспрашивает комвзвода, потом его увозят куда-то на скорой помощи. Лейтенант трогает меня за плечо:
- Не расстраивайся, Татарин! Ты - не причем, его бабка попросила помыть там, - кивает головой в сторону выбитой двери, - Высыпала по ведру хлорки в каждую ванную и ушла. А что бы он не сбежал, закрыла на ключ.
Я глухо спросил:
- Что с ним?
- Ожог легких и отравление. Месяца четыре проваляется в госпитале, а там сразу комиссовать будем.
Сантехник
За четыре месяца я отвык от него. Солнечным, весенним днем, сидя в столовой, я услышал знакомое:
- Товариша сэржанта..., - и поперхнулся кашей.
Поднял голову и уперся в знакомый взгляд. Откашливаясь , махнул рукой, садись, мол, чего там.
После обеда пошли к командиру взвода. Я постучал и, толкнув дверь ротной канцелярии, вошел.
- Чего тебе? - вполне громко и по-командирски начал старлей, закончив свистящим шепотом-полустоном, заметив маячившего за моей спиной Худайбердыева, - Татарин!
Придя в себя, приказал назначить Худайбердыева вечным дневальным до комиссии. И вот уже через день знакомые, преданные глаза встречают меня на входе в ротное помещение казармы. Потом мы идем с ним в наряд по роте. В наряде настороженное ожидание плохого не покидает меня до самого конца. Но удивительно! Ничего не происходит, и я расслабляюсь. Сижу в бытовой комнате, болтаю с сержантом заступающего наряда. Вдруг слышу за спиной:
- Товариша сэржанта, туалэта забылась.
Отмахиваюсь как от надоедливой мухи и раздраженно бросаю:
- Пойди, возьми палку и пробей! - и тут же забываю об этом разговоре.
Тут нужно рассказать про конструкцию ротных туалетов. Туалет разделен на кабинки, и унитазы вделаны в пол. Канализационные трубы от унитазов выходят на потолке расположенной ниже казармы. Все трубы сведены в единую магистральную трубу. То есть, если забивается крайний унитаз, то во всех десяти собирается приличное количество... Но не буду забегать вперед.
Разговор с сержантом шёл о дембеле и, конечно же, был увлекательней, чем надзор за прочисткой засорившихся труб. Через двадцать минут я снова был отвлечен от разговора улыбающимся Худайбердыевым с докладом о полной готовности туалета к сдаче. А еще через пятнадцать минут окончательно прерван хохочущим и падающим с ног дневальным второй роты, расположенной ниже нас. Пробиваясь сквозь грудные хрипы и приступы смеха, полузнаками, он показал, что меня вызывает командир их роты.
На подходе к двери я почувствовал легкий запах вокзального сортира. Переступив порог, я вцепился в дверь и уже не смог сказать ни слова. Посреди огромной зловонной лужи, залившей центральный коридор, на табурете сидел мокрый, отвратительно пахнущий сержант, дежурный по второй роте, с перебинтованной головой. Белизна бинта не вязалась с перепачканной головой и резко контрастировала со всем внешним обликом. Вокруг бесчувственного тела суетился второй дневальный. Первый дневальный спросил, подавая мне лом:
- Ваш?
Как я понял, сидел их дежурный в кабинке, как раз под той трубой, которую стал пробивать Худайбердыев, взявший почему - то не палку с вантузом на конце, а тяжелый металлический лом. Пробил трубу и выронил лом в отверстие. Дежурный был контужен упавшим сверху куском чугунной трубы и осел в унитаз. В этот момент за его спиной с грохотом, ломая плитку, в пол вонзился лом, упавший на контуженного, сильно ударив его по затылку и спине. В тот же момент, не давая потерять сознание, на него вылилось полтонны отборных, настоянных на перловке солдатских фекалий. Дырка была небольшая и полтонны вязкой жидкости вылились не сразу, дав возможность дежурному выбраться на четвереньках из-под низвергающейся Ниагары и приступить к борьбе со стихией. Но сил двух дневальных не хватило на борьбу с все прибывающей зловонной жижей.
Не выдержав неравной борьбы и оставив превосходящим силам противника вымытый туалет, с натертыми и блестящими краниками, белоснежными бачками, чистыми умывальниками, совершили отступление в коридор. Жижа тем временем увеличила темпы наступления, ширину фронта, и суточный наряд смог только с грустью наблюдать дальнейшую экспансию коричневато-зеленой чумы на выдраенный и натертый мастикой пол красного цвета в казарме, подготовленной к сдаче очередному наряду.
Дальше я не слушал, развернулся через левое плечо и на деревянных ногах пошел в роту. Достал спрятанную на дембель бутылку коньяку. Захлебываясь и давясь, выпил ее из горла, вытер обшлагом гимнастерки рот и, намотав на кулак ремень с тяжелой бляхой и штык-ножом, кинулся по лестнице за быстро перебиравшим ногами Худайбердыевым...
Эпилог.
Через десять дней в камеру вошел мой командир взвода:
- Выходи, Татарин! - сказал он лучась улыбкой, - Все. Комиссовали мы сантехника!